### Продолжение рассказа (в стиле оригинала)

Урсула послушно расставила на столе глиняные миски, кувшин с водой и пучок засушенных стеблей для размешивания. Сумерки за окном сгущались, превращая комнату в логово из теней и отсветов тлеющих в печи углей. Ворон на своем насесте замер, уставившись на девочку одним бездонным глазом.

— Садись, дитятко, — голос Ульмы утратил привычную ворчливую резкость, став мерным и тяжелым, как волна, накатывающая на холодный берег. — Пришла пора рассказать тебе, откуда ветер дует в твои паруса и какой шторм ты за собой тащишь.

Урсула молча села, сплела пальцы на коленях, чтобы они не дрожали. Сердце все еще выстукивало радостную дробь: «Роберт здесь, Роберт вернулся!», но ледяная серьезность старухи замораживала этот порыв.

— Ты не отсюда, Уся. Не из Винтерленда. Кровь в тебе — от морских волков, что плавают меж льдов на севере, там, где киты — родичи, а не добыча. Кровь ярла Гринланда.

Девочка замерла. В памяти всплыли обрывочные картинки: запах соли и ворвани, скрип корабельных досок под босыми ногами, суровое лицо мужчины в кольчуге, смотрящее на нее с высоты трона... и горькие слезы матери.

— Мама... — выдохнула она.
— Твоя мать, — кивнула Ульма, — была женой ярла. Но что-то между ними случилось, какая-то черная кошка пробежала. Она бежала, забрав тебя, прихватив верную служанку-орчиху. Ярл настиг их у самой кромки воды и швырнул ей в след проклятие. Оно догнало ее уже здесь, в Винтерленде. Оно и сломило ее.

Урсула сглотнула комок в горле. Проклятие. Не просто болезнь, не просто нищета. Злая, целенаправленная воля.

— За что? — прошептала она.
— Сильные мира сего редко ищут оправдания, дитя. Чаще — причины. Но его гнев был страшен, а клеймо его ненависти — прочно. Оно на тебе. Ты — дитя проклятого рода.

Ульма взяла одну из мисок, налила в нее воды из кувшина.

— И теперь, — ведьма посмотрела на Урсулу прямо, и в ее глазах не было привычной насмешки, лишь усталая мудрость, — это проклятие начинает просыпаться. Оно, как щупальце, тянется к тем, кто к тебе близок. Кто тебе дорог. Оно может их обжечь, покалечить... или того хуже.

Мысль о Роберте ударила Урсулу как обухом. Она побледнела.
— Нет...
— Да, — безжалостно подтвердила Ульма. — Вот почему сын князя не должен к тебе ходить. Не должен смотреть на тебя как на девку, а на тебя — на него. Его отец и так меня за старые грехи ненавидит. А если из-за тебя с его наследником что случится... — она не договорила, но смысл повис в воздухе, тяжелый и ясный. — Наше ремесло, Уська, — не только травки собирать да селян от хворей лечить. Это еще и щит. И жертва. Иногда надо отсечь желание, чтобы сохранить жизнь. Его. И свою.

Урсула смотрела на воду в миске, в которой дрожали отблески огня. Ее мир, только что такой ясный и полный надежд, треснул и развалился на куски. Ее Имя, ее место здесь, ее радость от возвращения друга — все это оказалось построено на зыбком песке ее проклятой судьбы.

— Что же делать? — голос ее звучал сломанно и тихо.
— Учиться, — сказала Ульма. — Стать сильнее. Сильнее его проклятья. Найти его корень и выжечь. А до той поры — держать дистанцию. Ради него. Поняла меня?

Урсула кивнула, не в силах вымолвить ни слова. Слезы, наконец, вырвались наружу и упали в миску с водой, расплываясь темными кругами на ее поверхности. Вода в миске на мгновение забурлила и почернела, словно в нее капнули ядом.

Ульма мрачно наблюдала за этим.
— Вот видишь, — тихо сказала она. — Оно уже в тебе. И оно живоє.

За окном, у скрипучей калитки, Роберт Детфлессен, так и не ушевший далеко, затаив дыхание, слушал последние слова старухи. Рука его сама собой сжала рукоять кинжала у пояса. Не от страха. От гнева. И от жгучего, недетского желания найти того, кто посмел бросить тень на ту, что он когда-то взял под свою опеку. Пусть даже это был ярл с далеких северных островов.