Änderungen von мышкин.md

1

+

> Я сижу на топчане и фантазирую. Что было в этом здании сто лет назад, в 1924? Что было бы со мной, если бы я, вжух, и оказался в такой же камере, но сто лет назад? Когда еще не было никакой Полярной Зоны и террористов, а был СССР. Что бы я делал? Что бы стало со мной?

2

+

3

+

Сижу на жестком топчане, сжимаю в ладони гладкий прохладный кружок — монету 1924 года. Закрываю глаза, вжимаюсь спиной в холодную стену. Скрип шагов Вени давно затих. Только мерный гул где-то в системе вентиляции, да голоса из-за двери, приглушенные, ничего не разобрать.

4

+

5

+

*1924 год.*

6

+

7

+

*Вжух.*

8

+

9

+

Запах меняется первым. Резкий, колючий — карболка, махорка, влажное сукно и ещё что-то кислое, человеческое. Вместо гулкой тишины — навязчивый, неумолчный гомон. За стеной кто-то орет матом, смачно, с придыханием. Не злой крик, а так, для разминки легких. Стучат где-то молотки, лязгает железо.

10

+

11

+

Я открываю глаза. Пол не голый бетон, а грубо стёсанные, почерневшие от грязи и времени доски. Матрас на топчане набит соломой, она колется сквозь грубый холщовый мешок. Параша в углу — уже не пластиковое ведро, а эмалированная, с огромной сколотой щербиной, ржавая по краю. Решётка на окне не ровная, заводская, а кривая, словно её кувалдой вмуровывали в рассыпающийся кирпич.

12

+

13

+

Я вскидываю руку. Монета на месте. Но рюкзака нет. Нет моих протезов. Я в тех же штанах, в том же свитере, но они… другие. Грубые, поношенные, пахнут дымом и потом. На ногах — обмотки и стоптанные башмаки, надетые на голые культи. Больно. Холодно.

14

+

15

+

Сердце заколотилось. Не страх. Любопытство. Дикое, животное.

16

+

17

+

Дверь не смотровое окошко, а просто массивные доски с мощным засовом снаружи. Щель под ней в палец шириной.

18

+

19

+

Я сползаю на пол, подползаю к щели, стараясь не шуметь обмотками.

20

+

21

+

— …значит, к утру этапировать в Холмогоры! С политическими не церемониться! — хриплый, прокуренный голос.

22

+

— Так точно, товарищ начальник! — молодой, рвущийся. Почти как Веня.

23

+

24

+

Политические. Холмогоры. 1924-й. Не ГУЛАГ ещё, нет. Ещё только-только Соловки начинают раскручивать свой жернов. Но уже пахнет. Пахнет страхом и беспощадностью.

25

+

26

+

Что бы я делал? Даня Мышкин, калека-беспризорник из брянского интерната, в архангельской каталажке в 1924-м?

27

+

28

+

Меня бы не стали даже слушать. Беспризорник — враг советской власти, пережиток проклятого прошлого, сор, который нужно вымести с улиц городов. Калека — балласт, не способный к труду. Две причины отправить куда подальше, куда глаза глядят. В тот же Соловецкий лагерь особого назначения. Или просто в исправдом, где от меня был бы толк разве что на плетении корзин, если бы руки были.

29

+

30

+

Мои протезы? Смешно. Здесь о здоровых-то не думают. Я бы ползал. Или меня бы волокли.

31

+

32

+

Моя карта? Мои «артефакты»? Да здесь вся земля — артефакт ушедшей эпохи, которую спешно закапывают и переписывают. Мои поиски показались бы им или блажью, или, что хуже, шпионажем. В пользу кого? Англии? Белых? Да какая разница.

33

+

34

+

Со мной бы не стали нянчиться. Никакой Веня с макаронами. Миска баланды раз в день и бесконечное ожидание. Этап. Тюремный вагон. Холод. И тиф, который косил тогда людей пачками.

35

+

36

+

Я бы умер. Быстро и бесславно. Стал бы ещё одной цифирью в отчёте о «борьбе с детской беспризорностью». Сгнил бы в общей яме где-нибудь под Архангельском.

37

+

38

+

Мысль обжигает, как ледяной укол. Здесь, в будущем, меня хоть считают за человека. Пусть с жалостью, пусть с насмешкой, но считают. Там я был бы мусором. Никем.

39

+

40

+

Я сжимаю монету так, что её зубчатый край впивается в ладонь. Боль возвращает в реальность. В ту, где есть микроволновка, пластиковые контейнеры и Веня, который пожалел калеку.

41

+

42

+

Где у меня есть шанс.

43

+

44

+

Где я не несчастная жертва обстоятельств, а доброволец. Искатель. Хозяин своей судьбы, пусть и на самодельных ходулях.

45

+

46

+

Я открываю глаза. Снова бетон. Снова тишина. Снова запах старой пыли и дезинфекции.

47

+

48

+

Я подношу монету к губам и шепчу:

49

+

— Спасибо. Я всё понял.

50

+

51

+

Понял, что мой путь — не в прошлое. Оно слишком жестоко к таким, как я. Мой путь — вперёд. В Зону. Где опасность — не в людях с наганами и не в тифозных вшах, а в тишине заброшенных городов, в радиации, в пурге. И эту опасность я выбрал сам.

52

+

53

+

И теперь мне нужно просто дождаться вечера и переиграть одного доброго мента. Это кажется такой мелочью после того, что могло бы быть.

54

+

55

+

Я закидываю руки за голову и улыбаюсь потолку. Жду. Теперь уже без страха. С нетерпением.

KarelWintersky / мышкин.md

KarelWintersky hat die Gist bearbeitet 1755683612. Zu Änderung gehen

		@@ -0,0 +1,55 @@
1	+	> Я сижу на топчане и фантазирую. Что было в этом здании сто лет назад, в 1924? Что было бы со мной, если бы я, вжух, и оказался в такой же камере, но сто лет назад? Когда еще не было никакой Полярной Зоны и террористов, а был СССР. Что бы я делал? Что бы стало со мной?
2	+
3	+	Сижу на жестком топчане, сжимаю в ладони гладкий прохладный кружок — монету 1924 года. Закрываю глаза, вжимаюсь спиной в холодную стену. Скрип шагов Вени давно затих. Только мерный гул где-то в системе вентиляции, да голоса из-за двери, приглушенные, ничего не разобрать.
4	+
5	+	1924 год.
6	+
7	+	Вжух.
8	+
9	+	Запах меняется первым. Резкий, колючий — карболка, махорка, влажное сукно и ещё что-то кислое, человеческое. Вместо гулкой тишины — навязчивый, неумолчный гомон. За стеной кто-то орет матом, смачно, с придыханием. Не злой крик, а так, для разминки легких. Стучат где-то молотки, лязгает железо.
10	+
11	+	Я открываю глаза. Пол не голый бетон, а грубо стёсанные, почерневшие от грязи и времени доски. Матрас на топчане набит соломой, она колется сквозь грубый холщовый мешок. Параша в углу — уже не пластиковое ведро, а эмалированная, с огромной сколотой щербиной, ржавая по краю. Решётка на окне не ровная, заводская, а кривая, словно её кувалдой вмуровывали в рассыпающийся кирпич.
12	+
13	+	Я вскидываю руку. Монета на месте. Но рюкзака нет. Нет моих протезов. Я в тех же штанах, в том же свитере, но они… другие. Грубые, поношенные, пахнут дымом и потом. На ногах — обмотки и стоптанные башмаки, надетые на голые культи. Больно. Холодно.
14	+
15	+	Сердце заколотилось. Не страх. Любопытство. Дикое, животное.
16	+
17	+	Дверь не смотровое окошко, а просто массивные доски с мощным засовом снаружи. Щель под ней в палец шириной.
18	+
19	+	Я сползаю на пол, подползаю к щели, стараясь не шуметь обмотками.
20	+
21	+	— …значит, к утру этапировать в Холмогоры! С политическими не церемониться! — хриплый, прокуренный голос.
22	+	— Так точно, товарищ начальник! — молодой, рвущийся. Почти как Веня.
23	+
24	+	Политические. Холмогоры. 1924-й. Не ГУЛАГ ещё, нет. Ещё только-только Соловки начинают раскручивать свой жернов. Но уже пахнет. Пахнет страхом и беспощадностью.
25	+
26	+	Что бы я делал? Даня Мышкин, калека-беспризорник из брянского интерната, в архангельской каталажке в 1924-м?
27	+
28	+	Меня бы не стали даже слушать. Беспризорник — враг советской власти, пережиток проклятого прошлого, сор, который нужно вымести с улиц городов. Калека — балласт, не способный к труду. Две причины отправить куда подальше, куда глаза глядят. В тот же Соловецкий лагерь особого назначения. Или просто в исправдом, где от меня был бы толк разве что на плетении корзин, если бы руки были.
29	+
30	+	Мои протезы? Смешно. Здесь о здоровых-то не думают. Я бы ползал. Или меня бы волокли.
31	+
32	+	Моя карта? Мои «артефакты»? Да здесь вся земля — артефакт ушедшей эпохи, которую спешно закапывают и переписывают. Мои поиски показались бы им или блажью, или, что хуже, шпионажем. В пользу кого? Англии? Белых? Да какая разница.
33	+
34	+	Со мной бы не стали нянчиться. Никакой Веня с макаронами. Миска баланды раз в день и бесконечное ожидание. Этап. Тюремный вагон. Холод. И тиф, который косил тогда людей пачками.
35	+
36	+	Я бы умер. Быстро и бесславно. Стал бы ещё одной цифирью в отчёте о «борьбе с детской беспризорностью». Сгнил бы в общей яме где-нибудь под Архангельском.
37	+
38	+	Мысль обжигает, как ледяной укол. Здесь, в будущем, меня хоть считают за человека. Пусть с жалостью, пусть с насмешкой, но считают. Там я был бы мусором. Никем.
39	+
40	+	Я сжимаю монету так, что её зубчатый край впивается в ладонь. Боль возвращает в реальность. В ту, где есть микроволновка, пластиковые контейнеры и Веня, который пожалел калеку.
41	+
42	+	Где у меня есть шанс.
43	+
44	+	Где я не несчастная жертва обстоятельств, а доброволец. Искатель. Хозяин своей судьбы, пусть и на самодельных ходулях.
45	+
46	+	Я открываю глаза. Снова бетон. Снова тишина. Снова запах старой пыли и дезинфекции.
47	+
48	+	Я подношу монету к губам и шепчу:
49	+	— Спасибо. Я всё понял.
50	+
51	+	Понял, что мой путь — не в прошлое. Оно слишком жестоко к таким, как я. Мой путь — вперёд. В Зону. Где опасность — не в людях с наганами и не в тифозных вшах, а в тишине заброшенных городов, в радиации, в пурге. И эту опасность я выбрал сам.
52	+
53	+	И теперь мне нужно просто дождаться вечера и переиграть одного доброго мента. Это кажется такой мелочью после того, что могло бы быть.
54	+
55	+	Я закидываю руки за голову и улыбаюсь потолку. Жду. Теперь уже без страха. С нетерпением.